Новости культура Россия - iCity.life Липецк

Весной 1971 года на склонах Этны 71-летний Владимир Набоков, потея и задыхаясь, «с губами, побелевшими от жажды и радостного возбуждения», гонялся за оранжевой бабочкой. Бережно укладывая экземпляр во внутренний карман пиджака, он сказал журналисту New York Times «Подобное чувство я обычно испытываю за письменным столом». Набоков начал коллекционировать бабочек еще ребенком в Китае, а когда приехал в США, то первые годы работал в музеях и публиковал статьи о чешуекрылых — бабочках и мотыльках. Ему нравилось фотографироваться со своим огромным сачком — высоко в горах Швейцарии возле Гштада или бегущим вниз по проселочной дороге в Итаке, штат Нью-Йорк, где Карл Миданс (Carl Mydans) очень удачно сфотографировал его в 1958 году для журнала Life. Изредка намекая на то, что «совмещает два занятия» (писательскую работу и коллекционирование), он снискал себе популярность романиста-ученого — или «месье Батерфляя», как сухо высказался о нем покойный Карл Миллер.

После успеха «Лолиты» в середине 1950-х годов «набоковцы» — как специалисты по бабочкам, так и литературные критики — пытаются оживить в памяти и реконструировать захватывающие экспедиции. Словно то, как он ловил бабочек, поможет раскрыть секрет того, как он выражал мысли и описывал детали в своей написанной с особой тщательностью и трудной для понимания прозе. В 2000 году Роберт Майкл Пайл (Robert Michael Pyle), один из редакторов антологии «Бабочки Набокова» (Nabokov’s Butterflies) вспоминал о том, как в 1977 году сам ездил во французские Альпы в Монтре, где он надеялся попасть в святая святых Набокова — в отель Montreux Palace Hotel, в котором писатель провел последние годы жизни — и поговорить о местной дикой природе. Описывая свою поездку, он даже перенимает набоковскую манеру выражаться («Я, подобно обезьяне, прыгая и хватаясь за ветки, катился с горы, устремившись по пляжу к темному гладкому влажному песку»). В новой книге о научных изысканиях Набокова Fine Lines («Тонкие линии») энтомолог Роберт Дириг (Robert Dirig) совершает паломничество в одно из мест в Смоки-Маунтинс, где романист ловил бабочек, и там своим глазами видит «роскошное цветение флоридского кизила» и слышит шорох в ветвях. В другой статье, приведенной в книге, четыре биолога сравнивают современные научные методы с теми, которые использовал Набоков, при этом восторгаясь тем, что «прошли по стопам Владимира Набокова в буквальном и концептуальном смысле».

И если интерес к таким экспедициям, как к источнику романтических впечатлений и приключений, вполне понятен, то разобраться с тем, каков практический результат этих поездок, довольно сложно. Набоков за время своих исследований сделал более тысячи технических рисунков, и в книге Fine Lines представлено 148 из них с редакторскими примечаниями (лишь несколько из них публиковались до этого), а также десять статей, написанных учеными и специалистами. Несмотря на то, что на обложке книги изображен подробный рисунок крыла бабочки в красновато-коричневых тонах, на большинстве из приведенных в ней рисунков изображены не бабочки целиком и не отдельные хорошо узнаваемые части бабочек. Многие из иллюстраций представляют собой сильно увеличенные изображения репродуктивных органов бабочек, которые неспециалисту могут показаться, скорее, загнутыми тычинками цветов. (На одной из карточек указателя приводятся в сравнении 54 варианта непонятных и интригующих анатомических деталей). Да, у Набокова в коллекции было некоторое количество бабочек в целом виде, и их крылья с замысловатыми узорами он закреплял серебряными булавками. Но у него были шкафы, заполненные исключительно репродуктивными органами бабочек, и информация, заключенная в них была для него, как ученого, наиболее важной.

Эта работа, по утверждению авторов сборника Fine Lines, «должна пролить свет на его художественное восприятие и творчество». Но если она и может это сделать, что лишь очень опосредованно, в основном намеками. Рисунки эти отражают совершенно иной интерес к бабочкам, чем тот, который мы прослеживаем в романе «Пнин», где бабочки порхают и кружатся подобно «голубым снежинкам». Или когда Чарльз Кинбоут (герой, от имени которого ведется повествование в романе «Бледный огонь» — прим. перев.) наблюдает за тем, как красный адмирал «словно цветное пламя взвился и головокружительно понесся вкруг нас». В сущности, чем больше мы узнаем о работе Набокова как лепидоптериста, тем труднее понять, что именно он видел в бабочках, и в какой степени его исследования на самом деле нашли отражение в том, о чем он писал в своих книгах.

Набоков родился в 1899 году в Санкт-Петербурге и вырос в окружении редких и дорогих иллюстрированных книг о животных и растениях. Как он пишет в своей автобиографической книге «Память, говори», он начал изучать книги о бабочках — среди которых были «Атлас бабочек Европы» (Die Gross-Schmetterlinge Europas) Эрнста Гофмана (Ernst Hofmann) и «Атлас бабочек Новой Зеландии» (Butterflies of New England) Сэмюэля Хаббарда Скаддера (Samuel Hubbard Scudder) — и поймал свой первый экземпляр, когда ему было семь лет. Тогда он страстно мечтал дать название новому виду. В возрасте девяти лет он написал одному выдающемуся энтомологу о том, что считал своим открытием, но ученый лишь пренебрежительно отнесся к нему, как одному из «многих школьников, которые постоянно дают названия мелким разновидностям лентокрыльницы тополевой». И все же Набоков остался верен своим устремлениям и уже будучи взрослым, написал в 1943 году в своем стихотворении On Discovering a Butterfly («К открытию бабочки»), что «полотна гения и царственный престол, и камни, что паломник лобызает, все это только слабо подражает пурпурной метке бабочки простой».

К тому времени, когда он в 1940 году покинул Европу и уехал в Америку, он уже многое узнал в этой области и добился больших успехов. Он выписывал английские и немецкие журналы с детства, и уже опубликовал в журнале по энтомологии The Entomologist две статьи о видах бабочек Крыма и Пиренеев. Этого было достаточно, чтобы получить свою первую должность в Американском музее естественной истории, где он изучал методы препарирования. А несколькими годами позже он получил место куратора коллекции бабочек в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета. В своем письме Эдмунду Уилсону (Edmund Wilson) он шутил, что «смог попасть в Гарвард при помощи единственного покровителя — бабочки». Хотя вовсе не факт, что в профессиональном отношении он был хуже других работников музея — в те времена докторскую степень имели менее 10% кураторов.

И именно за эти семь-восемь лет Набоков выполнил основную часть своих исследований, разработав классификацию для бабочек-голубянок, а значит, ему пришлось выяснять, каким образом разные виды связаны друг с другом, и какие названия следует им давать, чтобы показать эту связь. Его работа в области таксономии должна были показать не просто внешнее сходство между ними, но и их происхождение от одного вида по прямой линии. В его работе это оказалось сложнее, поскольку многие виды голубянок могли скрещиваться, могли быть похожими внешне и обитать в одних и тех же местах — поэтому было не совсем ясно, как вообще определить вид. И если лепидоптеристы до него в основном сравнивали узоры на крыльях, Набоков применил новый метод и начал сравнивать бабочек по их репродуктивным органам, что позволило ему отличать бабочек-голубянок, которые, как пишут авторы Fine Lines, «в остальном почему-то похожи внешне».

Согласно этой новой системе классификации и наименований Набоков обнаружил, что голубянки как группа более разнообразны, чем считалось прежде. Это, как полагают некоторые авторы статей сборника и другие специалисты, стало величайшим достижением Набокова как энтомолога: он смог объяснить, каким образом голубянки заселили территорию Северной и Южной Америк и впоследствии видоизменились. Он сделал предположение, что голубянки попали Северную и Южную Америку из Азии через Берингов пролив, но что не все голубянки произошли от этих первых предков. Он полагал, что эта колонизация походила не в один, а в пять этапов, и что каждый раз появлялись разные группы этого вида.

Он написал эту работу в 1945 году, а к середине 1950-х годов оказалось, что ему уже некогда заниматься изучением бабочек, хотя он продолжал их коллекционировать в качестве хобби. Он был очень занят «написанием новых романов и переводом старых», что стало для него самым важным занятием (несмотря на его рассуждениях о бессмертии «пурпурой метки»). Как он заявил в интервью одному немецкому журналу, «миниатюрные крючочки самца бабочки — это ничто по сравнению с орлиными когтями литературы, которые терзают меня днем и ночью».

Все это начало меняться в 1990-е годы, когда группа исследователей — среди которых был и один из редакторов книги Fine Lines Курт Джонсон (Kurt Johnson) — подтвердили верность классификации, разработанной Набоковым для голубянок, о чем более подробно написано в книге Nabokov’s Blues («Голубянки Набокова»), вышедшей в 2001 году. Затем в 2011 году путем анализа ДНК было получено подтверждение идеи эволюции бабочек-голубянок Нового Света. И с тех пор начались дискуссии о значении его исследований. Авторы Fine Lines утверждают, что Набоков стал жертвой «пагубного недостатка внимания» со стороны энтомологов, заявляя, что ученые не воспринимали его всерьез из-за его литературной славы. Поэтому они решили исправить эту ошибку, предъявив серьезные — и отчасти немыслимые — претензии от его имени. Они пишут о Набокове, как о «человеке нестандартных взглядов», провидце, которому удалось понять ход эволюции благодаря «своей очевидной способности создавать мысленно всю картину мира, менявшуюся на протяжении миллионов лет». Автор другой статьи называет Набокова «не только художественным гением, но и научным». Авторы сборника заявляют, что если бы Набоков продолжил свои исследования, его роль была бы еще более выдающейся: «Он бы досконально изучил и принял бы все новые достижения современной синтетической теории эволюции, — пишут они. — По-другому оценить его невозможно».

Мои принципы не позволяют согласиться с заявлениями авторов книги относительно науки. Более того, некоторые противники Набокова выдвигают довольно убедительные доводы. В своем комментарии к книге Nabokov’s Blues («Голубянки Набокова»), опубликованном в журнале Science в 2000 году, Мэй Беренбаум (May Berenbaum) отметила, что одного лишь признания сделанного Набоковым открытия недостаточно, чтобы считать это открытие особо важным. «Фактом остается то, что его научные исследования незначительны и представляют интерес лишь для небольшой группы ученых», — написала она. Беренбаум считает, что Набоков был не столько «недооцененным научным гением», сколько «вероятно, самым лучшим за всю историю литератором, писавшим о насекомых».

Если поставить его романы и мемуары рядом с его энтомологическими статьями, становится ясно — в каждой работе Набокову было интересно рассказывать совершенно разные истории о бабочках. Как энтомолога его интересовали истории, охватывающие большие промежутки времени и географические пространства, содержащие сведения о подробнейших эмпирических наблюдениях. А в его романах и рассказах бабочки появляются в сюжете и исчезают — либо чтобы скрасить момент несбыточного желания, либо в качестве порхающего предзнаменования трагического конца — как в романе «Бледный огонь», когда красный адмирал сел на руку Джона Шейда перед тем, как того убили. Это создания, которые постоянно исчезают и, вообще, вряд ли существуют ради конкретной цели. Их крылья несут на себе тяжкий груз субъективизма. Своей неуловимостью, утонченностью и загадочностью они воплощали набоковскую эстетику, они были, как он писал в книге «Память, говори», символом тех «бесполезных удовольствий», которых он искал в искусстве.

Авторы Fine Lines не признают довольно значительной разницы между этими двумя занятиями Набокова, связанным с бабочками. Одна из самых показательных статей сборника написана Викторией Александер (Victoria N. Alexander), которая рассматривает то, как представления Набокова об эволюции бабочек, способствовали развитию его воображения. Например, одним из его еретических научных мнений было то, что теория Дарвина не в состоянии объяснить способность некоторых бабочек мимикрировать, так удачно сливаясь с окружающей средой. Когда бабочка имитирует лист, писал он, «воспроизводятся не только мельчайшие детали листа, но и червоточина тоже видна». Эта маскировка выглядит гораздо более реалистично, чем необходимо для того, чтобы обмануть хищника, а значит, эта способность появилась не в результате естественного отбора, а скорее случайно. До этого специалисты, изучавшие его работы — например, его биограф Брайан Бойд (Brian Boyd) — считали эти замечания ненаучными, «дорогими сердцу метафизическими рассуждениями». Однако Александер показывает, что на самом деле эти критические высказывания в адрес Набокова появились именно из-за того, что он занимался изучением рисунка на крыльях бабочек, и что его взгляды были «очень похожи на взгляды других авторитетных ученых того времени, которые выступали против градуализма». Доводы научны, и выводы эстетически благоприятны. Эти заявления о способности к чрезмерной имитации, объясняет Александер, были следствием обмана зрения, характерного для самого Набокова, исповедовавшего принцип «искусство ради искусства». Они отвечали его склонности к злым шуткам и совпадениям, которые могли бы в итоге приобрести неожиданное значение.

Авторы других статей анализируют работы Набокова, выискивая в них описание определенных видов бабочек, хотя особых материалов там нет. Роберт Дириг (Robert Dirig) в своей статье с переменным успехом прослеживает в книге «Бледный огонь» описание бабочки белянки огородной или Pieris virginiensis и других связанных ней «лепидоптерических, орнитологических и ботанических наблюдений». Наиболее впечатляющим является «детективное расследование», проведенное Диригом на основе информации о среде обитания этой бабочки с тем, чтобы выяснить «настоящее» расположение университетского городка Нью-Уай, в котором происходит действие романа. Менее убедительно звучит его тезис о том, что Набоков писал образ своей героини — девочки-подростка Хейзел Шейд (Hazel Shade) — с бабочки-белянки на стадии куколки. У девочки и у куколки бабочки, полагает он, одинаковый «длинный „нос″, неуклюжая сутулость и незаметность застенчивой девушки». Очередная статья, в которой придается большое значение связанным с бабочками каламбурам, но не уточняется, что эта словесная игра может означать.

Создается особое чувство, что все эти старания (при отсутствии информативности и неспособности пролить свет) по сути своей «набоковские». Его работы, исполненные многочисленных смыслов и дополненные эзотерическими идеями и подсказками, побуждают к такому же подробному, всепоглащающему и маниакальному чтению, которым занят сам Чарльз Кинбоут в «Бледном пламени», добавляя примечания к поэме Джона Шейда, длиною в 999 строк. Выдумывать экстравагантные теории на основе самых незначительных деталей и бросаться с сачком в руке осваивать свои собственные альпийские луга исключительно ради собственного прозрения — это не более чем подражание набоковским литературным героям.

Сам же Набоков, похоже, гордился тем, что обескураживал невзыскательных читателей и отбивал у них желание читать свои произведения о бабочках. В 1977 году (в год своей смерти) он работал над новой книгой научного содержания — иллюстрированной истории Butterflies in Art («Бабочки в искусстве»), охватывающей период с Древнего Египта до эпохи Возрождения. В книгу должны были войти картины Иеронима Босха, Яна Брейгеля и Альбрехта Дюрера, а также многих других художников, хотя он и жаловался на то, что изображения на их картинах неточны и свидетельствуют о некомпетентности. Он ездил по небольшим городам Италии, Франции и Голландии и просил кураторов музеев, чтобы те доставали из запасников более точные, в том числе и менее известные натюрморты. «А то, что в некоторых случаях бабочка что-то там символизирует, к области моих интересов совершенно не относится», — заявлял он.